— Ты что творишь?
Грохот был не просто громким — он был резким, злым, как звук рвущегося металла. Оля выскочила из кухни, где всего секунду назад спокойно заваривала чай, и замерла на пороге гостиной. Воздух в комнате казался густым, наэлектризованным чужой яростью. Денис сидел в игровом кресле спиной к ней, но даже так было видно, как напряжены его плечи под тонкой тканью футболки. На огромном экране телевизора горели ядовито-красные буквы «DEFEAT». У его ног, на светлом паркете, валялся чёрный игровой джойстик, похожий на мёртвого футуристического жука. Но взгляд Оли моментально проскочил мимо всего этого и впился в центр комнаты. В её новый журнальный столик.
Она купила его всего две недели назад. Долго выбирала, искала именно такой — с идеально гладкой, глянцевой чёрной поверхностью, которая отражала потолочный светильник, как тёмная вода. Сейчас это безупречное зеркало было изуродовано. Прямо по центру зияла уродливая вмятина, от которой во все стороны разбегалась тонкая, как паутина, сетка трещин. Пластиковый снаряд, выпущенный рукой её мужа, оставил свой неизгладимый автограф.
— Проиграл! — рявкнул Денис, не оборачиваясь. Его голос был хриплым и сдавленным, будто он только что закончил орать во всю глотку. Он слегка качнулся в кресле, переводя дух. Для него инцидент был уже исчерпан. Эмоции выплеснуты, напряжение сброшено. Можно начинать новый раунд.
— Проиграл? — переспросила Оля, и её собственный голос показался ей чужим. В нём не было ни крика, ни упрёка. Только холодное, звенящее недоумение. Она медленно шагнула в комнату, обходя поверженный джойстик, словно боясь наступить на мину. Она подошла к столику и осторожно, кончиками пальцев, провела рядом с вмятиной. Глянцевая поверхность была холодной, а трещины под пальцами ощущались как шрам на живой коже.
— И что? Ты решил разнести квартиру из-за какой-то игрушки? Денис, этому столу две недели!
Вот теперь он соизволил повернуться. Его лицо всё ещё было красным, а в глазах стояло то мутное, упрямое выражение, которое Оля ненавидела больше всего на свете. Выражение избалованного ребёнка, у которого отняли конфету.
— Что хочу, то и делаю, — бросил он, глядя на неё с вызовом. — Это и моя квартира тоже.
Эта фраза подействовала на Олю как разряд дефибриллятора. Внутренний шок мгновенно сменился ясной, острой злостью. Вся теплота, всё желание понять и простить, которое ещё теплилось в ней секунду назад, испарилось без следа. Она выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза.
— Твоя? Серьёзно? — она горько усмехнулась. — Скажи мне, пожалуйста, какой именно квадратный сантиметр в этой квартире твой? Может, вот этот паркет, который я оплачивала со своей карты? Или, может, вот эти стены, за ипотеку по которым я плачу уже шестой год? Ты хоть один гвоздь сюда купил, прежде чем ломать мою мебель?
Она говорила ровно, без крика, но каждое её слово падало в тишину комнаты, как тяжёлый камень. Денис дёрнулся, словно от пощёчины. Он привык к её эмоциональным вспышкам, но этот ледяной, препарирующий тон был для него в новинку и действовал куда сильнее.
— Ты сначала заработай и купи, а потом уже ломай! Ты в эту квартиру ничего не покупал, как и её саму, так что возмещай мне ущерб теперь!
Она сделала паузу, давая словам впитаться в него.
— Быстро бери свой телефон, ищи в интернете точно такой же столик и заказывай. За свой счёт. И я не хочу слышать никаких оправданий про «потом» или «нет денег». Ищи. Сейчас же. А пока не возместишь ущерб, можешь считать, что живёшь здесь в долг. И не дай бог я увижу ещё хоть одну царапину на моих вещах.
На несколько секунд Денис замер, словно обрабатывая её слова. Ультиматум, произнесённый таким ровным, почти офисным тоном, не укладывался в его картину мира. Он ожидал слёз, криков, истерики — привычной и понятной реакции, которой можно было управлять, которую можно было проигнорировать или подавить встречной агрессией. Но этот холодный, деловой тон выбивал почву из-под ног. Усмешка, криво появившаяся на его губах, была защитной реакцией, попыткой вернуть ситуацию в знакомое русло.
— Да ты серьёзно, что ли? Из-за какой-то деревяшки тут сцены устраивать? — он махнул рукой в сторону столика, нарочито принижая значимость катастрофы. — Оля, очнись, это просто вещь. Вещи ломаются, бьются, это жизнь. Ты предлагаешь мне сейчас из-за этого испражнения бегать по магазинам? Я ничего заказывать не буду. Переживёшь.
Он попытался развернуться обратно к экрану, демонстрируя, что разговор окончен. Это был его стандартный приём: обесценить проблему, выставить её мелочной и недостойной его внимания, а затем просто отгородиться от неё. Но в этот раз приём не сработал. Оля не повысила голос. Она просто не дала ему отвернуться.
— Переживу. Конечно, переживу, Денис. Я вообще в последнее время очень многое переживаю, — она сделала шаг ближе, и её голос стал ещё тише, ещё опаснее. — Вот только давай не будем называть это «какой-то деревяшкой». Давай называть вещи своими именами. Это журнальный столик, который стоил двадцать две тысячи рублей. Моих рублей.
Денис дёрнулся и всё-таки посмотрел на неё. Её спокойствие пугало его куда больше, чем любой крик.
— А вот это, — Оля плавно перевела руку и указала на огромный телевизор, на котором всё ещё горели буквы «DEFEAT», — это плазменная панель. Сто тридцать тысяч рублей. Которую ты очень хотел, потому что на старой «цветопередача была уже не та». Я помню. А вот эта штука под ней, — её палец указал на игровую приставку, — это та самая приставка последнего поколения, без которой твоя жизнь, как ты говорил, была неполноценной. Ещё сорок семь тысяч. Игровое кресло, в котором ты сейчас сидишь, продавливая его своей злостью, — тридцать пять. Я могу продолжать. Наушники, мышка, вот эта самая футболка на тебе из модного магазина, в который мы зашли «просто посмотреть».
Она не говорила — она зачитывала счёт. Бесстрастно, методично, как бухгалтер, проводящий годовую ревизию убыточного предприятия. Каждая названная цифра была не просто суммой, а маленьким гвоздём, который она вбивала в его раздутое самолюбие. Лицо Дениса пошло багровыми пятнами.
— Хватит! Что ты тут устроила? Считаешь копейки? Я же не просил…
— Не просил? — она впервые позволила себе лёгкую усмешку, но от неё Денису стало только хуже. — Конечно, не просил. Ты просто хотел. Ты всегда чего-то хочешь. А я почему-то всегда это оплачиваю. Так вот, я не копейки считаю. Я подвожу итог. Итог такой: ты живёшь в моей квартире, ешь еду, купленную на мои деньги, развлекаешь себя техникой, купленной мной, и при этом ломаешь мои же вещи, потому что у тебя, видите ли, плохое настроение. Так что да, Денис. Ты будешь возмещать ущерб. Не только за этот стол. С этой секунды ты возмещаешь мне всё. Своё проживание, своё питание, своё право дышать здесь моим воздухом. Считай это арендной платой за комфорт. И первый взнос — двадцать две тысячи рублей. Наличными. На стол. На тот, что остался в кухне.
Финансовый счёт, выверенный до копейки и брошенный ему в лицо, подействовал. Но не так, как ожидала Оля. Она ждала спора, торга, жалких попыток оправдаться. Вместо этого Денис медленно поднялся из своего кресла. Он не выглядел больше ни злым, ни растерянным. Он выглядел так, будто в нём что-то окончательно и бесповоротно сломалось, и на место этого слома пришло нечто чужое, холодное и презрительное. Он сделал несколько шагов по комнате, остановился у окна и посмотрел на улицу, словно собираясь с мыслями.