— Родила четверых? Забирай и разбирайся сама, это уже слишком! — бросил мне муж, едва переступив порог.
Я смотрела на него, не моргая. В голове было пусто. Четыре маленьких тела в самодельных люльках казались чем-то ирреальным. Четыре дыхания — едва уловимые, как шорох крыльев мотылька.
Роды длились восемнадцать часов. Тусклый свет ламп. Крики медсестёр. Мой собственный вопль, разрывающий грань между жизнью и смертью.
Когда на свет появился первый — Петя — мне показалось, что всё уже позади. Я отключилась, хотя знала: впереди ещё трое. За Петей родилась Маша. Следом — Лена. Последним — Олежка.
Сергей стоял у двери, не раздеваясь. В руке — бутылка. С неё капало на старый пол. Мне было всё равно.
— Я не на это подписывался, — продолжил он, избегая взгляда на новорождённых. — Я хотел обычную семью. А не… это.
«Это» — были наши дети. Наша кровь. Наши черты.
В деревне родить двоих — уже событие. Троих — обсуждают десятилетиями. А четверо…
— Чем ты их кормить будешь? — он провёл ладонью по волосам. — На что жить? Кто будет их растить?
Я молчала. Дети спали. Мир сузился до одной комнаты с четырьмя люльками, что мой отец сколотил за одну бессонную ночь.
— Таня, ты слышишь меня? — голос мужа стал громче.
— Ты знал всё и согласился, а теперь отступаешь? Уходи, — прошептала я. — Просто уйди.
Сергей застыл. Потом покачал головой:
— Ты не в себе. Четверо… Я до конца не верил, что это правда.
Он вышел. Не хлопнул дверью. Щелчок замка прозвучал, как выстрел. Мир не рухнул — он просто изменился.
Я стояла у окна и смотрела, как его силуэт растворяется в сгущающихся сумерках. Он шёл быстро, не оглядываясь.
Первой пришла соседка Галина. Без слов взялась за веник, убрала мусор, растопила печку. Следом появилась Нина Петровна, бывшая учительница.
Села у люльки и стала напевать. К вечеру подошли и другие женщины. Кто-то принёс горячий суп, кто-то — распашонки.
— Выстоишь, доченька, — сказала баба Клава, самая старая в деревне. — Не ты первая, не ты последняя.
А ночью я осталась одна. Дети спали. В доме стояла такая тишина, что я слышала, как стучит кровь в висках. На столе — четыре свидетельства о рождении. Четыре имени.
Я не плакала. Слёзы будто застряли внутри. Вместо них пришла решимость — крепкая, как гранит.
Я набрала номер отца. Три длинных гудка.
— Пап, — сказала я. — Он ушёл.
Пауза. Его тяжёлое дыхание.
— Завтра буду, — сказал он просто.
В ту ночь я дала себе слово. Смотря на крошечные тела, на кулачки, на приоткрытые ротики.
— Я справлюсь. Ради вас. Ради того чувства, что родилось, когда я впервые услышала ваши голоса. Вы дороже любой боли.
Утром приехал отец. Высокий, седой, с небесно-серыми глазами. Глянул на внуков. Положил на стол деньги — всё, что было при себе.
— Чаю хочешь? — спросила я.
— Хочу, — кивнул он. — А потом начну пристраивать ещё одну комнату. Зимой с четырьмя будет тесно.
Так началась наша новая жизнь. Без Сергея. Без саможалости. С любовью — тихой, тёплой, упрямой, как яблоня, что цвела за окном, несмотря ни на что.
Детство моих четверых текло, как полноводная река — то бурное, то спокойное, но всегда живое.
Дом отца на краю деревни стал нашим убежищем.
— Не дело, чтобы дети росли без бабушкиных сказок, — сказала мама, обнимая каждого по очереди.