— Ты вписал маму в мою ипотечную квартиру? — спросила я, глядя на связку ключей в руках свекрови.

Анна поднялась на пятый этаж пешком, таща за собой тяжёлую сумку из супермаркета, и, не сняв обувь, осела у входной двери. Ноги ныли, как старая швейная машинка, спина ныла после восьмичасового сидения за компьютером, и ей хотелось только одного — тишины. Чтобы её не тревожили. Ни вопросами, ни жалобами, ни косыми взглядами.

Из кухни доносился знакомый голос с наигранной обидой:

— А у меня, между прочим, давление сто шестьдесят на сто! — вещала Татьяна Петровна, пощелкивая челюстями. — Прихожу, а тут никого. Квартира — как пустой зал ожидания.

Анна прикрыла глаза. Нет, ей это не привиделось. Свекровь. Снова. Без предупреждения. Без звонка. С ключами. Как неизбежность.

— Добрый вечер, — тихо бросила она, проходя в гостиную, оставив сумку прямо у порога.

— А чего ты такая мрачная? — оживился Алексей, развалившийся с телефоном на диване. Даже не попытался встать. — Мы тут салатик доедаем, тебе осталось. Мама купила авокадо.

— Благодарю, я наелась на работе, — сдержанно сказала Анна, присаживаясь на край дивана, будто опасаясь касаться чего-то липкого.

— Как день прошёл? — продолжал муж, не отрывая взгляда от экрана.

— Напомни, — спокойно глядя ему в глаза, произнесла она. — Мы для кого квартиру брали?

Алексей оторвался от телефона.

— Для нас. Ну, тебе. Ты ведь в кредите.

— Отлично, — кивнула она. — Тогда объясни, почему твоя мать каждый раз является без спроса? Я вкалываю по двенадцать часов, а дома у меня мини-пансионат имени Татьяны Петровны. С упреками, криками и салатом.

— Ну ты не кипятись, — поморщился он. — Она просто помочь зашла. По хозяйству. Кстати, ты бы и сама посуду могла помыть иногда.

— Прошу прощения, — вскинула брови Анна. — Я полагала, у нас равноправие. Или ты из тех, кто считает, что женщина после работы обязана улыбаться свекрови и варить суп?

Татьяна Петровна выглянула из кухни, вытирая руки полотенцем.

— У меня, к слову, давление! И я сюда не в гости прихожу, а домой. Квартира теперь и моя. Алексей меня зарегистрировал.

Анна сперва не поняла. Вернее, поняла, но не поверила.

— Что? — переспросила она, вставая.

— Всё верно, — подтвердил Алексей, отводя взгляд. — Ну… ты же говорила, что это наш общий дом. Мама не молодеет, если вдруг что, пусть будет прописана. Так проще.

— Проще, — она фыркнула. Но это был не смех, а нервный срыв. — Ты серьёзно? Ты вписал свою мать в мою ипотечную квартиру без моего ведома?

— Не твою, а нашу, — повысил голос Алексей. — Я думал…

— Ты «думал», — перебила Анна. — Великолепно. Вот только я, когда беру ипотеку, думаю. Когда работаю, думаю. А ты — ты просто решаешь за спиной.

Свекровь хлопнула полотенцем по столу.

— Я же добра хотела! Что тут такого? Прописка — дело житейское. Я же не в долю влезаю…

— Только живёшь тут, как хозяйка. Со своими вещами, с советами и критикой! — выпалила Анна.

Алексей подошёл ближе:

— Тише, пожалуйста. Соседи услышат.

— Пусть слышат, — отрезала она. — Может, у них хотя бы хватит ума не оказаться в квартире с мужчиной, который решает всё за маму.

Он сжал челюсть:

— Ты всегда устраиваешь сцены?

— А ты — всегда предаёшь?

Напряжение в комнате можно было резать ножом. Свет стал невыносимо ярким, воздух — густым. Татьяна Петровна громко вздохнула, демонстративно, как будто умирала от давления. Анна выскочила на балкон. Достала сигарету. Она бросила курить два года назад. Сегодня — не выдержала.

Алексей подошёл следом, остановился рядом.

— Ань… ну прости. Я не подумал, что это тебя так ранит. Это же формальность.

— Это не формальность. Это уважение. — Она посмотрела ему в глаза. — Ты не видишь во мне равную. Ты — маменькин сынок, который сначала слушает маму, а потом виновато шепчет «извини».

— Я хотел, чтобы ей было спокойно.

— А мне — не нужно?

Он промолчал.

— Вот и всё, — выдохнула она. — Завтра идём в МФЦ. Либо она выписана, либо…

— Что?

— Либо собирайтесь. Оба.

Татьяна Петровна громко закашлялась из кухни. Алексей отвернулся. Анна осталась стоять в темноте, с сигаретой. И впервые поняла: она не боится остаться одна. Она боится остаться с этим — с авокадо, с «давлением» и мужчиной, для которого её границы — просто формальность.

Анна проснулась рано — около половины пятого. Без будильника. Просто глаза открылись. И не закрывались. Было душно, хоть и февраль. Окно приоткрыто, но всё равно что-то давило.

Она лежала, смотрела в потолок и думала: теперь в этой квартире есть ещё одно «мнение», ещё одна кружка, ещё один голос, который звучит даже в тишине.

На кухне кто-то возился. Потом чихнул. Потом — кашлянул.

— Да чтоб тебя… — прошептала Анна, натянула подушку на лицо.

Но шум продолжался. Лязг ножа, журчание воды. Свекровь явно решила искупить все грехи человечества утренней яичницей.

Анна встала. На носочках пошла в кухню. Татьяна Петровна уже стояла у плиты в махровом халате с перламутровыми пуговицами.

— А теперь мы, значит, по утрам устраиваем «Кулинарный поединок» без согласования? — язвительно бросила Анна, опираясь на косяк двери.