Свекруха выплеснула ведро водицы на спящую невестку, но не расчитывала такого виража событий

Наталья проснулась в ледяной тьме, как будто провалилась в бездонный колодец холода. Её тело охватила влага — ледяная, пронизывающая, словно речная вода, хлынувшая из прошлого. Капли стекали по вискам, щекам, впивались в кожу, проникали сквозь тонкую ткань майки, насквозь пропитывая шорты, в которых она спала. Волосы, слипшиеся и тяжёлые, прилипли к шее. Воздух был пропитан сыростью, запахом старого дерева и чего-то ещё — чего-то злобного, намеренного.

Первые секунды её сознание отказывалось работать. Оно цеплялось за остатки сна, пытаясь спрятаться от реальности, но реальность была безжалостной. Она не спала — её уничтожили.

— Вставай, лентяйка! — раздался голос, резкий, как удар хлыста. — Хватит валяться, как последняя бездельница!

Над ней, словно тень из кошмара, стояла Антонина Павловна — свекровь, хозяйка дома, деспот в домашнем халате и тапочках, словно одетая для суда над чужой жизнью. В руках она держала пустое ведро, словно трофей, символ своей власти. На лице — торжествующая улыбка, холодная и победная, как зимний рассвет.

— Вы… вы что сделали?! — Наталья вскочила с кровати, задыхаясь, как будто её вытащили из воды. Вода хлюпала под ногами, стекала по бёдрам, капала с кончиков волос. Её тело дрожало — от холода, от шока, от ощущения, что её человеческое достоинство только что было вылито на пол вместе с водой.

— То, что давно следовало сделать! — свекровь с силой поставила ведро на пол, будто подчёркивая окончательность своих действий. — В моём доме все встают в шесть утра! А не спят, как королевы, до обеда!

Наталья метнулась к тумбочке, глаза налипали от воды. Половина седьмого. Суббота. Её единственный день отдыха за две недели бесконечных смен в медицинском центре, где она каждый день стояла на ногах по двенадцать часов, принимала сотни пациентов, терпела грубость, стресс, хамство — ради того, чтобы прийти домой и получить ведро ледяной воды в лицо от женщины, которая считает её чужой.

— Это мой выходной! — выкрикнула она, голос дрожал, как струна на пределе. — Я имею право отдыхать! Я человек!

— Право? — Антонина Павловна фыркнула, будто отхаркивая яд. — Какое право? Ты живёшь в моём доме, ешь мой хлеб, пользуешься моими вещами — значит, живёшь по моим правилам!

Наталья медленно поднялась, оставляя за собой мокрые следы, как следы утопающего. Её тело дрожало — не только от холода, но и от накопившейся ярости, от бессилия, от ощущения, что она больше не хозяйка своей жизни.

Четыре месяца назад они с Максимом переехали сюда — «временно», как он говорил, «всего на год», чтобы накопить на ипотеку. Временно, как будто можно временно потерять себя. Наталья работала до изнеможения, Максим — до полуночи, а Антонина Павловна с первого дня заявила: она — королева этого царства, а Наталья — слуга, которого можно гнуть, ломать, унижать.

Она готовила, убирала, стирала, сушила, развешивала — и всё было «не так». Борщ — «как бульон», полы — «грязные», бельё — «развешено, как у бомжей». Каждый день — новое замечание, новая колкость, новое напоминание: ты здесь не хозяйка. Ты — лишняя.

— Максим! — закричала Наталья, оглядываясь, как будто он мог появиться из воздуха. — Максим!

— Не кричи! — рявкнула свекровь. — Его нет! Уехал помогать кому-то, пока ты тут лежишь и мечтаешь! Так что разбираться будем только ты и я!

Наталья прошла мимо неё к шкафу, не глядя, оставляя мокрые отпечатки на паркете. Нужно было переодеться. Срочно. Иначе она заболеет — от холода, от унижения, от этой медленной душевной смерти.

— И куда это ты собралась? — Антонина Павловна резко встала у двери, загородив путь.

— Переодеться! — процедила Наталья, сжав зубы. — Или вы хотите, чтобы я сдохла от воспаления лёгких?

— Сначала уберёшь воду! — свекровь указала на лужи, как будто они были делом рук Натальи. — Нечего грязь разводить!

— Вы её разлили — вы и убирайте! — выкрикнула Наталья, пытаясь обойти.

Тогда Антонина Павловна схватила её за запястье — так резко, так сильно, что Наталья вскрикнула. Пальцы свекрови впились, как клещи. На коже мгновенно проступили красные полосы, как будто печать рабства.

— Не смей со мной так разговаривать! — прошипела та. — Я тебя быстро на место поставлю, соплячка!

Наталья рванула руку — и отступила, как от змеи. На запястье остались следы, как улики. Она не сказала ни слова. Просто схватила с полки сухую одежду, полотенце и выбежала из комнаты, оставляя за собой мокрый след, как след убегающего из плена.

Свекровь кричала вслед что-то оскорбительное — о лени, о неблагодарности, о том, что «таких, как ты, на улице полно». Но Наталья не слушала. Она влетела в ванную, захлопнула дверь, повернула ключ.

Под горячим душем она дрожала. Вода стекала по телу, но не могла согреть душу. Она плакала. Молча. Сжав губы. Потому что слёзы — это не слабость, а боль, которую невозможно выразить словами.

Как она дошла до этого? Почему терпела? Почему позволила себе стать тенью в чужом доме?

Телефон на полке завибрировал. Сообщение от Максима:
«Уехал помогать коллеге. Вернусь к обеду. Как ты?»

Наталья смотрела на экран. Хотелось написать: «Твоя мать только что вылила на меня ведро ледяной воды. Твоя мать схватила меня за руку. Твоя мать хочет уничтожить меня.»

Но она знала, что он скажет: «Мама просто перегнула палку», «Она не со зла», «Ты слишком остро реагируешь».

Максим всегда был на её стороне. А Наталья — всегда одна.

Она выключила воду. Вытерлась. Надела джинсы, тёплый свитер. Собрала мокрые волосы в хвост. Глянула в зеркало — перед ней стояла женщина с тёмными кругами под глазами, но с новым огнём во взгляде.

В дверь забарабанили.

— Сколько можно там сидеть? — кричала Антонина Павловна. — Воду тратишь!

Наталья не ответила. Вышла. Свекровь стояла в коридоре, как стража.

— Иди убирай свой бардак!

— Это не мой бардак! — холодно ответила Наталья.

Она прошла на кухню. Поставила чайник. Достала кружку. Антонина Павловна последовала за ней, как тень.

— Значит, так! — свекровь села за стол, как судья. — Либо ты живёшь по моим правилам, либо убирайся из моего дома!… Полный рассказ в основном коменте чуть ниже.